|
|
Модель его стоит перед зеркалом, спиной к последнему, лицом к автору и зрителю. Цветовая гамма построена на сочетании черного и темно-коричневого с белым в костюме и желтого в мебели. Портрет написан с необычайным даже для Серова мастерством. Особенно оно поражает, когда рассматриваешь прекрасную по рисунку кисть левой руки с кольцом, ушедшую в тень и все же легкую и прозрачную.
Этот замечательный портрет совершенно не был оценен на выставке "Союза русских художников", на которой появился в 1908 году. Одни просто проходили мимо, считая его обычной отчетной работой данногo года, да еще сделанной на заказ, другие готовы были выделить портрет из случайных вещей художника но находили его слишком сложным, чересчур обстановочным, и даже претенциозным. И те, и другие ошибались – сейчас очевидно, что портрет Гиршман - одна из вершин в искусстве Серова. В четвертом портрете задача чисто стилистическая снова уступает место страсти закоренелого реалиста к выявлению характера и передаче красоты человека и окружающей его обстановки. Сидя перед этой красотой, Серов уже не думал ни о чем другом, как только о правдивой передаче наблюдаемого им волнующего зрелища, забыв о всех теориях, установках и стилях. Оттого, вопреки первоначальному намерению, он вновь создает реалистическое произведение, тогда как в первых трех вариантах он бесспорно отдавал какую-то дань тогдашнему модернизму.
Серов это чувствовал и незадолго до смерти начал еще один, пятый портрет с той же модели, так и оставшийся незаконченным. В нем он вновь вернулся к форме овала, и в портрете явно видно тяготение к классике. Любопытно, что после первых сеансов он сам выдал свою затаенную мысль, сказав по поводу законченного наброска: "a la Engres!" В один из последних сеансов он счел нужным поправиться: "Уж теперь не Энгр, а пожалуй, к самому Рафаэлю подбираемся". Несмотря на поставленную здесь явно стилистическую задачу, крепкое реалистическое чувство художника и художественный такт удержали его в пределах жизненного ощущения. В дивной композиции еще не везде выискан точный рисунок, особенно в сочетании левой руки с плечом и спиной, но по замыслу это был бы, может быть, самый красивый, хотя и наиболее "классический" портрет Серова.
Все эти портреты, несмотря на внешние признаки возвращения к далекому прошлому, были, по существу, продолжением реалистической линии Серова, отличаясь то большей, то меньшей жизненностью и правдивостью. В то же время они были только последовательным подходом к величайшему шедевру Серова, появившемуся в эпоху высшего расцвета его гения, к портрету княгини О.К.Орловой. Писался портрет в течение всего 1910 года и двух месяцев 1911 года. Задолго до этого Серов присматривался к высокой элегантной аристократке, вечно окруженной толпой поклонников, и, добившись ее согласия позировать, начал раздумывать, как бы ее лучше и острее взять. Сперва он сделал с нее несколько рисунков, выискивая выгодные повороты фигуры и головы. Они все его не удовлетворяли, кроме последнего, на котором он и остановился. Серов посадил ее на стул в роскошной гостиной богатого особняка. В огромной шляпе - последней парижской новинке, с обнаженными плечами, прикрытыми собольим манто, красивыми складками ниспадающим до полу, в светлом нарядном платье, виднеющемся только в нижней его части, не закрытой соболями, она производит впечатление знатной петербургской дамы, пришедшей с визитом к другой такой же даме.
Что такое были Орловы в 1910 году и что представляла собой сама блистательная княгиня, красочно рассказывает в своих записках граф Д.И.Толстой, знаток петербургского света и сам один из его завсегдатаев:
"Близкий царю человек, довольно долго удерживавшийся в фаворе, был кн. Влад. Ник. Орлов ("Влади"). Человек очень богатый, избалованный воспитанием и средой, грубоватый, но очень добрый и порядочный, он глубоко был предан царю, но без подхалимства и пользовался своим влиянием, чтобы многим делать добро и оказывать услуги. Очень разжиревший, красный, с одышкой, он производил слегка комическое впечатление. В немилость он впал благодаря своей оппозиции к Анне Вырубовой и Распутину, которого он не выносил. Его довольно остроумные насмешки дошли до ушей царицы, и она потребовала, говорят, его удаления. Жена его, кн. Ольга Орлова, рожденная Белосельская-Белозерская, была в свое время самой элегантной женщиной Петербурга. Ходили баснословные рассказы о ее тратах на туалеты и шляпы, и все дамы света всегда особенно интересовались ее платьями, которые ею вывозились ежегодно дюжинами из Парижа, из всех лучших торговых домов. Некрасивая, в сущности, но изящная и тонкая, неинтересная в разговоре и неумная, она была всегда окружена мужчинами и держала открытый, на роскошную ногу поставленный дом. Она пожертвовала в Русский музей Александра свой портрет, писанный Серовым, которым никто из ее поклонников не был доволен. Сам Серов объяснял ее позу и выражение на портрете словами: "А я Ольга Орлова, и мне все позволено, и все, что я делаю, хорошо". Как ни в одном другом произведении, Серову удалось в "Орловой" спаять наконец воедино направленность социальную и направленность художественную, эти два начала, далеко не всегда и совсем не легко воссоединимые.
Серов знал, почему именно Орлова ему была нужна, и недаром он гонялся за ней по всей Европе, настаивая на продолжении часто прекращавшихся сеансов. Ему важно, чтобы она не просто сидела, принимая тоскующие позы, а позировала охотно. Когда к лету прервались начатые ранее сеансы, он едет в Париж, куда направились Орловы, и пробует завязать с ними переписку - увы! безрезультатную: "Орлова ничего не отвечает, а между тем от нее зависит мой отъезд. Писал из Рима ему и ей и теперь отсюда еще".
Но с сеансами не ладится. Получив известие, что Орловы в Биаррице, он едет туда, но и там их не застает. "Надо писать Орлову. Ее здесь нет. Незадолго до моего приезда они уехали на побывку в Париж, а потом, оказывается, уехали совсем в Петербург", - жалуется Серов жене в письме из Биаррица в конце ноября 1910 года. Портрет надо кончать, чтобы не опоздать с отправкой на Всемирную выставку в Риме к весне 1911 года. "Конечно, Орлову можно будет отправить и позже, но все же надо ее сделать, - добавляет он в том же письме. - План мой таков: окончить здесь, в Биаррице, быть может, через неделю ехать в Париж, потом... в Питер (это и скорее, чем в Москву, между прочим), дописать Орлову и домой.
"Завтра начинаю Орлову, видел ее сегодня - ничего: весела, довольна, - и то хорошо", - писал он в январе 1911 года.
|
