Серов ежедневно пишет в Петербурге Орлову, сообщая об этом в Москву жене. "Работаю я тут порядочно, охотно и без тяжести. Кажется, оканчиваю Орлову. Она пока терпеливо сидит; хотя и обманщица - сидит все же каждый день. Портрет мне нравится". И в феврале, когда портрет близился к концу: "Мне говорят - Бенуа и граф Толстой, - что я сделал Орлову шедевром так называемым, - серьезно. Пора кончать портрет, хотя Орлова теперь сидит даже охотно. Толстого мнение, что это лучшая моя работа, и шутя просил в Музей..."
Толстой был прав: "Орлова" - лучший из портретов Серова. В нем он в совершенном, гармоническом сочетании объединил все лучшее, что было в Девочке с персиками", с тем новым и глубоким, что он открыл и внес в искусство, ища характера и выразительности. Наконец, в "Орловой" Серов нашел и тот "большой стиль", стиль нарядного портрета, который искал и который им не был заимствован ни у Левицкого, ни у Рокотова, ни У.Боровиковского, ни у Кипренского и тем менее у знаменитых английских мастеров, ибо этих он прямо не терпел, называя их "бифштексами". Серовский "большой стиль" родился из собственного жизнеощущения художника, не являясь ни в какой мере надуманным.
Портрет Орловой стоит на такой формальной высоте, что сравнивать его можно только с величайшими произведениями живописи всех времен. "Пожалуй, к самому Рафаэлю подбираемся", - шутил Серов по поводу последнего, овального портрета Гиршман, - теперь он действительно уже не в шутку подобрался к самому Тициану. Ему удалось свести все цветовое многообразие этого потрясающего по своей красоте холста к дивной гармонии, объединяющей все части. Но особенно прекрасна живопись лица, нежно-матовый цвет которого передан с непостижимым совершенством.
Второго такого портрета Серов не написал, но в последние дни жизни он затеял еще один, очень волновавший, но оставшийся только в рисунке на большом холсте, - портрет княгини П.И.Щербатовой. Она стоит в рост, опираясь на классическую вазу. Зная архитектуру и обстановку того парадного вестибюля, в котором происходили сеансы, можно до известной степени угадывать общий цветовой замысел этого последнего парадного портрета. Он был задуман приблизительно с тем же чувством, что и портрет Орловой. На это намекает сам Серов в одном из своих писем. "Пишу в настоящее время княгиню Щербатову, портрет коей должен быть не хуже Орловой - такова воля заказчиков, - да!" - писал он за три недели до смерти, 1 ноября, в Биарриц своей предпоследней модели М.С.Петлин. Портретом Орловой он был доволен - редкое для Серова явление - и высказывал большое удовлетворение по поводу последних двух сеансов Щербатовой, на которых работа, как ему казалась, стала наконец налаживаться так, как хотелось. Смерть настигла его утром того дня, когда он должен был ехать на следующий очередной сеанс на Новинский бульвар.

Серов-живописец и Серов-рисовальщик

Есть художники по преимуществу живописцы и есть художники-рисовальщики. Серов был тем и другим - большим живописцем и исключительным рисовальщиком. Серов-рисовальщик, быть может, даже сильнее Серова-живописца.
Таких неудержимых, страстных рисовальщиков в русском искусстве XIX века было только двое: Репин и Серов. Последний перенял у своего учителя страсть к рисованию, найдя свой собственный стиль рисунка, единственный, неподражаемый серовский стиль. Рисунки Репина и Серова не были только частью их живописи, одним из ее слагаемых, они не были и подготовительными работами для картин, как это мы видим у любого другого великого мастера.
В творчестве Репина немало примеров, когда, собираясь писать портрет масляными красками на холсте, он так увлекался рисунком, что уже забывал о поставленной задаче, превращая рисунок в самоцель. Таковы портреты Дузе, Введенского, Лемана, Серова, Остроухова и многие другие, начатые и оконченные в угольной технике. Серов подходил к портрету иначе, не переключаясь с живописи на рисование, а ставя себе с самого начала задачу чисто графическую - сделать портрет-рисунок. Так именно начаты и так завершены портреты Шаляпина в рост, Зилоти в шубе, двух вариантов Гиршман, Ламановой, Трояновской.
Репин и Серов углублялись в самую технику рисования, смакуя штрих, играя большим или меньшим нажимом угля, наслаждаясь карандашной подцветкой губ и щек.
У Репина всегда был с собой альбом. Шел ли он на заседание Совета Академии художеств или на литературный вечер, ехал ли на званый обед, садился ли в конку или в вагон поезда, при нем был альбом, в котором по возвращении домой оказывалось много новых страниц, заполненных портретными набросками. В свое время я пересмотрел их не одну сотню у него в Пенатах.
Серов наследовал у своего учителя и эту любовь к альбомам и альбомчикам, с которыми не расставался до гробовой доски. Первые детские альбомы покупала ему еще мать, В.С.Серова, когда ему было восемь лет. С десятилетнего возраста он заводит их уже сам, выбирая, смотря по настроению, то гладкую, то шероховатую бумагу. Постепенно у Серова сложился подлинный культ альбомов, и, входя в магазин художественных принадлежностей, он прежде всего набрасывался на альбомы, ища среди них по своему вкусу.
Работая над своей первой монографией Серова, я в течение нескольких месяцев вместе с ним пересмотрел все его альбомы, начиная с детских, перенумерованных матерью, и кончая последним - с рисунками, сделанными накануне дня смерти. Отметив тогда же наиболее впечатлявшие листы, записав тут же со слов автора сведения о них и сфотографировав их, я получил возможность проследить постепенный рост профессионального мастерства художника-подростка, художника-юноши, художника зрелых лет и изучить эволюцию серовского рисовального стиля.