|
|
Однажды, показывая Грабарю свой первый большой пейзаж "Заросший пруд", так непохожий на пейзажи передвижников, Серов, уже знаменитый своими портретами, заметил: "Я все-таки немножко и пейзажист". Так сложилось, что пейзажистом Серов был действительно "немножко". Он писал пейзажи "для себя", обыкновенно на отдыхе, у себя на даче в Финляндии или в Домотканове, имении своего друга Дервиза.
Калейдоскоп лиц, столичный шум и суета, нагруженность разного рода психологическими и эмоциональными проблемами, неизбежными при работе над заказными портретами, - вся эта атмосфера может объяснить принципиальный "антипсихологизм" серовских пейзажей. Серов искал в пейзаже возможности жить, так сказать, "в отпускном режиме", поскольку именно здесь искусство изобразительности существует свободно, вне отягченности грузом психологической проблематики.
Пейзаж - это отображение реальности, противопоставленной человеку. Человек и природа, человек и мироздание - собственно, это и есть тема любого пейзажа; это антитеза, которая проявляет понимание художником места человека в мире с наибольшей отчетливостью.
|
|
С того момента, когда русский пейзаж сложился в своей национальной самобытности, он имеет одну особенность - "невидность", простоту мотива. Природа в картинах русских художников незатейлива, невзрачна, и в этой невзрачности, "смиренной наготе" виделось ее, русской природы, особое достоинство, до которого непонятлив "гордый взор иноплеменный" (Тютчев).
Но даже в этой простоте всегда предполагается взгляд наблюдателя, который, представляя себя внутри пейзажного пространства, в зависимости от мотива (будь то подтаявший под березкой снег, уютный дворик или ширь полей) радуется, печалится или умиляется, или ощущает патриотическое воодушевление ("природа, предназначенная для богатырского народа",- писал о пейзажах Шишкина Стасов).
Так вот, первая тенденция русского пейзажизма доводится Серовым до предела "безэффектности", потому что эффект производить не на кого - не предполагается вообще наличие в природе способных впечатляться обитателей: ни трепетно-чувствительных, открытых всему прекрасному "граждан мира", ни тем более патриотически настроенных аборигенов. Пейзажи Серова пустынны. Дороги и тропинки, зимние, осенние, в серовских пейзажных этюдах выглядят забытыми - по ним давно никто не ходит и не ездит.
И поэтому когда из-за покосившегося сарая мы видим выезжающие сани, запряженные лошадкой (Зимой), то это происходит как бы вдруг, после долгого скучливого ожидания и всматривания в белый снежный покров, - и это появление заставляет встрепенуться и даже обрадоваться бегу лошадки, как долгожданной вести и свидетельству, что здесь еще происходит какая-то жизнь. Фигура уснувшего мужичка в санях хорошо передает"человеческое отсутствие" в жизни природы, выражаемое Серовым.
Это не столько "неласковая" природа, какой она видится,
например, в этюдах Серова, выполненных на Севере, сколько природа, не обласканная человеческим вниманием и теплом.
Роль настоящих жителей этих безлюдных пространств в серовских пейзажах отдана животным, главным образом лошадкам, как любовно называл их сам художник. Коровин рассказывал, как Серов, отдыхая в деревне, однажды приказал впрячь в телегу "опоенную" старую клячу и каждый день отправлялся на опушку леса писать с нее этюды. Удивленный крестьянин предлагал ему вороного коня-красавца, на что Серов отвечал: "Нет, эта лошадь опоенная мне больше вашего жеребца вороного нравится".
Серов, конечно, мог вдоволь любоваться и писать породистых рысаков, чьими хозяевами были его аристократические заказчики, но ему в деревенских пейзажах нужны были деревенские савраски, живущие одной жизнью с той природой, которую он запечатлевал в своих этюдах.
Животные Серова везде - и в парадных портретах, и в пейзаже - наделены удивительным достоинством, ощущением своей самодостаточности. В картине "Финляндский дворик" суетливость девочки-доярки контрастирует с фигурой серьезной и неподвижной коровы, терпеливо пережидающей "процедуру" дойки и словно ведущей степенную беседу с примостившимся рядом наблюдателем-котом.
Мир, где главными обитателями являются животные, - это "первомир", существовавший еще до появления человека. Именно таким показан он и в рисунках Серова к крыловским басням, где звери действуют, ведут диалоги и решают нравственные проблемы, как люди. Действие басен у Серова происходит не в конкретной "местности", а вообще в природе. Все намеки на конкретное место действия устранены.
Басенная коллизия предстает в виде некоего "первособытия", произошедшего на пустынной, первозданной земле - это "мифологическое" или, скорее, эпическое время, то время, "когда животные еще умели говорить" (так начинаются некоторые басни Эзопа).
|
